У женщин один принцип: любить нельзя использовать. А где ставить запятую — они сами решают (с)
Наконец я это сделала. Хоть что-то не будет проедать моСК. Выкладываю только у себя... и вообще *аффтар прячиццо под ковригг и активно вгрызается в пол* В общем, читайте, еже ли не страшно 
Автор: Яся Белая
Бета: *Фосса, прости, что не прислала, хочу и твой отзыв*
Фендом: Bleach
Пейринг: Мурамаса/нжп
Дисклеймер: Мурамаса принадлежит авторам филлеров и японской истории
Рейтинг: R *бойтесь, ибо аффтар не умеет писать эротику*
Жанр: драма
Предупреждение: мои любимые АУ и ООС, мертвый обоснуй, извраты над матчастью. Аффтар вдохновлялся немногими найденными в сети статьями о Мурамасе историческом, а также незабвенными фиками уважаемой Чероки Иче
Размер: мини
Статус: закончен
В подарок моей дорогой и горячо любимой [J]Чероки Иче[/J]
пугаццо тута
Давным-давно — теперь уже две жизни назад — он видел Танцующую на мечах. Был большой праздник, и в Город съехалось множество различных трупп. Но они — ни музыканты и ни комедианты — не привлекали зевак так, как эта девушка, танцевавшая со смертью. По толпе зевак полз шепоток: «Ведьма». А она танцевала под слышную одной ей мелодию и, казалось, не чувствовала боли. Закатное солнце проливало багрянец на ее волосы, полыхало алыми отблесками в распахнутых глазах. Клинки под ее крошеными ступнями наливались красным. Подол ее кимоно набряк, напитавшись кровью. Отец, и сам завороженный действом, потащил прочь сына прочь, когда у того уже пошли пурпурные круги перед глазами. Матери приказал не говорить. Мальчишке тогда показалось, что ведьма сумасшедше смеялась им вслед…
***
На ладони все еще тепло последнего прости. Миг — и рыжеволосый становится все зыбче.
Вспышка. Полет. Багряный мрак. И невозможность открыть глаза, хотя до сосания под ложечкой хочется узнать, куда попадают умершие зампакто…
Смех. Звонкий и нервный. И шепот, как шелест:
— Вставай.
Открывает глаза — кружится алый снег. Одна снежинка падает прямо на лицо и оказывается кораллово-рыжим цветком айвы.
— Эй…
Он переводит взгляд — незнакомка стоит на острие клинка из алого металла. Грациозно наклонившись к нему. Протянув руку. Пальцы такие тонкие, что, кажется, хрустнут, если сжать посильнее. Волосы до щиколоток. Вишневые. На терракотовых лентах — колокольчики. Дзин-дзынь-звеньк — ветер, путаясь в прядях, наигрывает знакомую с детства мелодию. Стоп. Разве у него было детство?
— Прикройся… — брошенный ему шерстяной плащ развевается красивыми фалдами. И бывший зампакто только сейчас осознает, что наг. Неловко встав на четвереньки, он спешит спрятать в складках ткани болезненно худое тело.
Пурпурные глаза девушки смеются и презирают. Жалкий. Он не спорит.
— Идем, — она спрыгивает с катаны — та так и остается висеть в воздухе — и подходит к нему. Тоненькая. На вид — лет восемнадцать. — Ну же... — касается кончиками холодных пальцев, — у тебя лишь сутки, чтобы все вспомнить…
— А потом?
Она улыбается хищно и недобро.
— Не у всех есть право на потом…
Разворачивается, и бело-красный шелк одеяний взвевается куполом…
Земля (земля ли?) прозрачная. И если размести ногой цветы — цветопаду нет конца, хотя никаких деревьев незаметно, — видно, как быстро бегут задом наперед люди, скот, города, жизнь… И голова идет кругом от этого мельтешения…
— Не смотри — затянет, — ее губы — у его уха. Ее движения молниеносны — не уследить. Голос шипит и завораживает. На немой вопрос его глаз она отвечает усмешкой, но все-таки снисходит до пояснений: — Круг Сансары. Для живых он вертится вперед, для тебя — назад. Потому что ты должен вспомнить свое проклятье.
Эхо подхватывает последнее слово и, просмаковав его на все лады, швыряет оземь медными бубенцами. Звон отдается где-то глубоко внутри. В пустоте души. Гулко. Оглушающе.
Она усмехается, глядя на его растерянность, поворачивается и, поманив, улетает вперед. Катана несется за ней, словно незримый оруженосец влечет ее вслед за госпожой.
Местность меняется быстро, будто художник спешно прорисовывает отсутствующий пейзаж: и вот уже шумят деревья, убегает в горизонт тропинка, манит душистым ковром луг. Взмах шелкового рукава — и по траве стелется циновка с ароматными яствами. Девушка наклоняется, берет кувшин, наполняет чашу и с поклоном, как важному гостю, подает ему.
У напитка пряный вкус. А после — жидкость жжется. Рассудок мутится. Мир окрашивается в багряный сумрак. Небо прорезают зловещие алые молнии. Почва под ногами — в трещинах. На женщине — лохмотья, не скрывающие уже совершенства форм. Красные глаза широко распахнуты. Быстрый язычок облизывает губы. Она поводит плечом, и одеяние сползает, обнажая нежную кожу. Вся ее поза — вызов. Обладание ею — драка. Он упрямо встряхивает каштановыми волосами и говорит, корябая словами пересохшее горло:
— Напросилась сама…
Один прыжок — и он рядом. Хватает за плечи, оставляя длинными ногтями яркие дорожки на их алебастровой белизне. Стонет она уже ему в губы. У этого поцелуя — металлический привкус. Он срывает с себя плащ и бросает на землю, через миг, туда же нагую ее.
Она пытается прикрыться и стискивает ноги. Глупышка. Как будто он позволит ей это. Тонкие запястья немедленно взяты в плен, руки заведены за голову, колени раздвинуты. Церемониться он не собирается: битва так битва. Он врывается в нее резко, она выгибается и, всхлипывая, шепчет прямо в грозовое небо его имя. Молнии отражаются в раскрытых до предела глазах. Стройные ноги обнимают его бедра — она буквально врастает в него. Мужчина груб и голоден. Он жадно пьет ее стоны и ее слезы. Его длинные ногти выцарапывают письмена на ее коже. Они одновременно взрываются криком, когда особо яростный раскат сотрясает землю. Почва кренится. И они отчаянно тянут к друг другу руки.
Багряный сумрак — древний хищник — впивается в его глаза. В затухающем сознании — ее крик: «Вспомни».
Тогда — две жизни назад — тоже была алая, из-за багряной луны, ночь…
Была алая, из-за багряной луны, ночь. Люди, суеверно оглядываясь на окровавленное небо, спешили в дома. Аристократы призывали оракулов, и те охотно пророчили беды, распивая саке, подогретое хозяйкой, и уплетая дорогие кушанья. И только в кузне Мурамасы не умолкал молот. Мечник уже придумал этой катане имя — Югэн1 — и отдал частицу души. Но меч по-прежнему капризничал и ускользал, словно угорь. Не работа — война. Длинные коричневые волосы перехвачены красной хатимаки, свидетельствующей о том, что отступать он не собирается. В бирюзовых, очерченных кругами усталости, глазах азарт воина и созидателя. Мечник обнажен по пояс, хотя на улице завывает ноябрьский ветер…
Трое не вошли, а просто образовались в дверном проеме. И сначала он принял их за тени. Лишь когда тот, что был повыше, шагнул вперед и окликнул его, Мурамаса вздрогнул: редко заглядывали к нему гости. Да что там — даже в подмастерья к нему вызвался лишь маленький бродяжка. Заказчики приходили к знаменитому ковалю только днем. Дурной слух о мастере добрался уже и до предместий…
Кузнец ответил незнакомцу не сразу: поспешишь — пропала работа. Поэтому, прекратив раздувать горн, он еще несколько раз ударил по заготовке: нужно пользоваться, раз уж она нагрета. Затем оставил металл остывать. Вытер тыльной стороной ладони пот со щеки. И лишь тогда хрипло спросил:
— Чем обязан?
Человек, чье лицо было скрыто глухим капюшоном, низко склонился и проговорил почти шепотом:
— Большая беда постигла Горное селение. Ведьма забирает жизни наших стариков и младенцев.
— И причем тут я? — устало удивился Мурамаса.
— Только вы, великий кузнец, способны создать меч, который убьет ее. Так сказал пророк.
Тщетно мастер старался рассмотреть собеседника — луна светила тому в спину, оставляя лицо в тени. Да и капюшон скрывал надежно.
— Любопытно. И у вас хватит денег — мои мечи стоят дорого.
Человек обернулся к своим спутникам и перекинулся с ними несколькими словами, которые Мурамасе разобрать не удалось. Крайний — самый низкорослый и, судя по резким, угловатым движениям, очень юный — достал из холщовой сумки какой-то предмет и с поклоном протянул переговорщику. Тот так же с почтением принял и вернулся к кузнецу.
— Мы принесли вам, досточтимый господин, самое дорогое, что у нас есть — огненный камень, — гость приоткрыл тряпицу, и взору Мурамасу предстал обломок алой породы, по которой, будто живые, бегали жаркие всполохи.
Глаза мечника загорелись: об этом металле ходили легенды. Говорили, его подбросила людям Богиня раздора. Старики рассказывали, что если выковать из огненного минерала клинок, то не будет этому оружию равных в подлунном мире. Такой меч сделает своего хозяина владыкой мира, но взамен — заберет душу. Впрочем, о своей душе Мурамаса не особо пекся, хотя и шептал молитвы к ками, начиная очередной меч.
— Воистину сокровище, — сказал мастер, принимая дар от ночного гостя. — Какой вы хотите меч?
— О господин, мы простые селяне, нам не ведомы тайны оружия. Вы сами выберете облик, достойный такого клинка. Мы же просим о малом — изобразить на цубе ветку бамбука.
Мурамаса согласился. Гости откланялись, условившись встретиться на тринадцатую луну.
В эту ночь мастер так и не уснул — до зари раздавался из его кузни лязг железа. К концу второй недели красный, будто напитанный кровью, меч, которому от предшественника-неудачника досталось имя Югэн, красовался среди прочих заказов. Император среди верных слуг. Мурамаса не мог налюбоваться на свое изделие. И когда, вновь явившись ночью, заказчики забрали Югэн с собой, в сердце мастера поселилась черная печаль. Словно унесли чужаки в сумрак часть его самого.
Больше не выплясывал по наковальне молот. Да и огонь мастер разжигал лишь для того, чтобы подогреть саке.
Тоска врастала в душу, разрывая ее в клочья своими корнями.
Они явились на четвертой луне. Теперь уже без церемонии и важности. Говорили наперебой, как заполошные квочки. А Мурамаса лишь ухмылялся — его катана признавала только одного хозяина.
— Хорошо, — он взмахнул рукой, и гомон прекратился — заказчики воззрились на него, как на бога, — я убью эту вашу ведьму, но вы за это навсегда отдадите мне мою Югэн.
Те согласились без разговоров.
Она жила в бамбуковой хижине на опушке леса. Утлый домишко продувался всеми ветрами, а сейчас сквозь дыры в крыше сочился лунный свет, населяя комнату зыбкими чудовищами. Хозяйка — глубокая старуха. Косматая и одетая в рвань. Она ходила вокруг начерченной на дощатом полу пентаграммы, изрыгала проклятия и чертила в воздухе костлявыми нервными пальцами какие-то знаки. Устав бегать, зыркнула на него из-под косм. А потом, прежде чем он успел опомниться, взвилась в воздух, и понеслась на него сверху, выставив длиннющие когти.
Зловеще мелькнула алая сталь, миг — и Югэн ворвалась, раздирая, в человеческую плоть. Ему кажется, или катана действительно хохочет? Взвыла старуха, но крик ее утонул в тошнотворном бульканье. Ведьма поманила мужчину дрожащим коченеющим пальцем. Он наклонился к ее губам.
— Будь ты проклят, — прохрипела, захлебываясь, ведьма. — Люди возненавидят тебя, и ни одна женщина не подарит тебе своих ласк… Черный мастер…
Голос пророчицы смолк, но сами стены, а потом — деревья, ручей, птицы повторяли ее последние слова. Тем утром он вошел в Город уже черным мастером. Его мечи сеяли страх и убивали души. Но по-настоящему стали бояться Черного мечника, после того, как череда смертей и несчастных случаев, так или иначе связанных с мечами Мурамасы, обрушилась на династию Великого Правителя. Тогда-то и был издан приказ уничтожить все клинки проклятого кузнеца. Но те, кто желал власти и подчинения, считали все это досужими россказнями и негласно хранили смертоносные мечи. И, конечно, каждый самурай в тайне мечтал об алой «убийце» по имени Югэн. Только вот мастер никогда не расставался с ней. Сплетники даже побасенку сложили: «Мурамаса спятил и женился на своей катане». Он с ними не спорил. Ведь отчасти это было правдой: он знал, что у поцелуев Югэн металлический привкус и что она любит, когда он оставляет на ее теле царапины, тонкие, словно ито сукаси2.
Он понял, что пришел его час, когда, зайдя в пустовавшую многие годы кузницу, увидел Югэн танцующей на мечах. Она убила его с улыбкой. А потом разметала угли, обняла, устроилась у него на груди… Пожар полыхал до утра. От хозяина и его катаны осталась только кучка пепла и комок пережженной породы.
А потом он возродился в теле зампакто, чей шепот рождал у других мечей жажду убийства.
Вспышка.
Он широко распахивает глаза и тяжело дышит. Она лежит на боку, опершись на локоть, укрытая лишь роскошными волосами. Под ними — райская поляна, вокруг — разноцветные подушки, над ними — небесная просинь. На алых губках девушки — улыбка сытой львицы. В рубиновых глазах — истома.
— Ты… ты… — слова, почему-то, засоряют в горле. По впалым щекам текут слезы — она тянется вытереть. Бледные пальчики окрашиваются в красное: он плачет кровью.
— Вспомнил, — довольно говорит она, легко толкает его на подушки, укладывается ему грудь и вычерчивает на его впалом животе идеограмму их имен. — Да, я — твое проклятье. Твое создание. Твоя супруга. Твоя Югэн.
Она смотрит куда-то вверх, потом переводит на него игривый взгляд.
— Учителя еще не явились, чтобы задать тебе новый урок. У нас еще есть время. Я соскучилась…
Он не дает ей договорить.
________________________________
1 Югэ́н (яп. 幽玄 «сокровенный, тайный, мистический») — философская категория в японской культуре, обозначающая интуитивное восприятие сущности всех вещей. Обозначает скорее символическое восприятие явления природы или прообраза произведения. Входит в число Десяти форм прекрасного, описанных поэтом Фудзиварой Тэйка.
2 Очень тонкая, нитевидная прорезь, используемая для украшения цубы катаны.
На лезвии тоньше нити
На лезвии тоньше нити
Автор: Яся Белая
Бета: *Фосса, прости, что не прислала, хочу и твой отзыв
*Фендом: Bleach
Пейринг: Мурамаса/нжп
Дисклеймер: Мурамаса принадлежит авторам филлеров и японской истории
Рейтинг: R *бойтесь, ибо аффтар не умеет писать эротику*
Жанр: драма
Предупреждение: мои любимые АУ и ООС, мертвый обоснуй, извраты над матчастью. Аффтар вдохновлялся немногими найденными в сети статьями о Мурамасе историческом, а также незабвенными фиками уважаемой Чероки Иче
Размер: мини
Статус: закончен
В подарок моей дорогой и горячо любимой [J]Чероки Иче[/J]
пугаццо тута
Актер слишком вжился в свой образ,
Танцуя на лезвии, тонком как нить...
Мечта стать звездой, расстаться с землей и застыть
На зависть всем...
Я покажу тебе свой мир
«Обреченный жить»
гр. Pictures inside me
Танцуя на лезвии, тонком как нить...
Мечта стать звездой, расстаться с землей и застыть
На зависть всем...
Я покажу тебе свой мир
«Обреченный жить»
гр. Pictures inside me
Давным-давно — теперь уже две жизни назад — он видел Танцующую на мечах. Был большой праздник, и в Город съехалось множество различных трупп. Но они — ни музыканты и ни комедианты — не привлекали зевак так, как эта девушка, танцевавшая со смертью. По толпе зевак полз шепоток: «Ведьма». А она танцевала под слышную одной ей мелодию и, казалось, не чувствовала боли. Закатное солнце проливало багрянец на ее волосы, полыхало алыми отблесками в распахнутых глазах. Клинки под ее крошеными ступнями наливались красным. Подол ее кимоно набряк, напитавшись кровью. Отец, и сам завороженный действом, потащил прочь сына прочь, когда у того уже пошли пурпурные круги перед глазами. Матери приказал не говорить. Мальчишке тогда показалось, что ведьма сумасшедше смеялась им вслед…
***
На ладони все еще тепло последнего прости. Миг — и рыжеволосый становится все зыбче.
Вспышка. Полет. Багряный мрак. И невозможность открыть глаза, хотя до сосания под ложечкой хочется узнать, куда попадают умершие зампакто…
Смех. Звонкий и нервный. И шепот, как шелест:— Вставай.
Открывает глаза — кружится алый снег. Одна снежинка падает прямо на лицо и оказывается кораллово-рыжим цветком айвы.
— Эй…
Он переводит взгляд — незнакомка стоит на острие клинка из алого металла. Грациозно наклонившись к нему. Протянув руку. Пальцы такие тонкие, что, кажется, хрустнут, если сжать посильнее. Волосы до щиколоток. Вишневые. На терракотовых лентах — колокольчики. Дзин-дзынь-звеньк — ветер, путаясь в прядях, наигрывает знакомую с детства мелодию. Стоп. Разве у него было детство?
— Прикройся… — брошенный ему шерстяной плащ развевается красивыми фалдами. И бывший зампакто только сейчас осознает, что наг. Неловко встав на четвереньки, он спешит спрятать в складках ткани болезненно худое тело.
Пурпурные глаза девушки смеются и презирают. Жалкий. Он не спорит.
— Идем, — она спрыгивает с катаны — та так и остается висеть в воздухе — и подходит к нему. Тоненькая. На вид — лет восемнадцать. — Ну же... — касается кончиками холодных пальцев, — у тебя лишь сутки, чтобы все вспомнить…
— А потом?
Она улыбается хищно и недобро.
— Не у всех есть право на потом…
Разворачивается, и бело-красный шелк одеяний взвевается куполом…
Земля (земля ли?) прозрачная. И если размести ногой цветы — цветопаду нет конца, хотя никаких деревьев незаметно, — видно, как быстро бегут задом наперед люди, скот, города, жизнь… И голова идет кругом от этого мельтешения…
— Не смотри — затянет, — ее губы — у его уха. Ее движения молниеносны — не уследить. Голос шипит и завораживает. На немой вопрос его глаз она отвечает усмешкой, но все-таки снисходит до пояснений: — Круг Сансары. Для живых он вертится вперед, для тебя — назад. Потому что ты должен вспомнить свое проклятье.
Эхо подхватывает последнее слово и, просмаковав его на все лады, швыряет оземь медными бубенцами. Звон отдается где-то глубоко внутри. В пустоте души. Гулко. Оглушающе.
Она усмехается, глядя на его растерянность, поворачивается и, поманив, улетает вперед. Катана несется за ней, словно незримый оруженосец влечет ее вслед за госпожой.
Местность меняется быстро, будто художник спешно прорисовывает отсутствующий пейзаж: и вот уже шумят деревья, убегает в горизонт тропинка, манит душистым ковром луг. Взмах шелкового рукава — и по траве стелется циновка с ароматными яствами. Девушка наклоняется, берет кувшин, наполняет чашу и с поклоном, как важному гостю, подает ему.
У напитка пряный вкус. А после — жидкость жжется. Рассудок мутится. Мир окрашивается в багряный сумрак. Небо прорезают зловещие алые молнии. Почва под ногами — в трещинах. На женщине — лохмотья, не скрывающие уже совершенства форм. Красные глаза широко распахнуты. Быстрый язычок облизывает губы. Она поводит плечом, и одеяние сползает, обнажая нежную кожу. Вся ее поза — вызов. Обладание ею — драка. Он упрямо встряхивает каштановыми волосами и говорит, корябая словами пересохшее горло:
— Напросилась сама…
Один прыжок — и он рядом. Хватает за плечи, оставляя длинными ногтями яркие дорожки на их алебастровой белизне. Стонет она уже ему в губы. У этого поцелуя — металлический привкус. Он срывает с себя плащ и бросает на землю, через миг, туда же нагую ее.
Она пытается прикрыться и стискивает ноги. Глупышка. Как будто он позволит ей это. Тонкие запястья немедленно взяты в плен, руки заведены за голову, колени раздвинуты. Церемониться он не собирается: битва так битва. Он врывается в нее резко, она выгибается и, всхлипывая, шепчет прямо в грозовое небо его имя. Молнии отражаются в раскрытых до предела глазах. Стройные ноги обнимают его бедра — она буквально врастает в него. Мужчина груб и голоден. Он жадно пьет ее стоны и ее слезы. Его длинные ногти выцарапывают письмена на ее коже. Они одновременно взрываются криком, когда особо яростный раскат сотрясает землю. Почва кренится. И они отчаянно тянут к друг другу руки.
Багряный сумрак — древний хищник — впивается в его глаза. В затухающем сознании — ее крик: «Вспомни».
Тогда — две жизни назад — тоже была алая, из-за багряной луны, ночь…
***
Была алая, из-за багряной луны, ночь. Люди, суеверно оглядываясь на окровавленное небо, спешили в дома. Аристократы призывали оракулов, и те охотно пророчили беды, распивая саке, подогретое хозяйкой, и уплетая дорогие кушанья. И только в кузне Мурамасы не умолкал молот. Мечник уже придумал этой катане имя — Югэн1 — и отдал частицу души. Но меч по-прежнему капризничал и ускользал, словно угорь. Не работа — война. Длинные коричневые волосы перехвачены красной хатимаки, свидетельствующей о том, что отступать он не собирается. В бирюзовых, очерченных кругами усталости, глазах азарт воина и созидателя. Мечник обнажен по пояс, хотя на улице завывает ноябрьский ветер…
Трое не вошли, а просто образовались в дверном проеме. И сначала он принял их за тени. Лишь когда тот, что был повыше, шагнул вперед и окликнул его, Мурамаса вздрогнул: редко заглядывали к нему гости. Да что там — даже в подмастерья к нему вызвался лишь маленький бродяжка. Заказчики приходили к знаменитому ковалю только днем. Дурной слух о мастере добрался уже и до предместий…
Кузнец ответил незнакомцу не сразу: поспешишь — пропала работа. Поэтому, прекратив раздувать горн, он еще несколько раз ударил по заготовке: нужно пользоваться, раз уж она нагрета. Затем оставил металл остывать. Вытер тыльной стороной ладони пот со щеки. И лишь тогда хрипло спросил:
— Чем обязан?
Человек, чье лицо было скрыто глухим капюшоном, низко склонился и проговорил почти шепотом:
— Большая беда постигла Горное селение. Ведьма забирает жизни наших стариков и младенцев.
— И причем тут я? — устало удивился Мурамаса.
— Только вы, великий кузнец, способны создать меч, который убьет ее. Так сказал пророк.
Тщетно мастер старался рассмотреть собеседника — луна светила тому в спину, оставляя лицо в тени. Да и капюшон скрывал надежно.
— Любопытно. И у вас хватит денег — мои мечи стоят дорого.
Человек обернулся к своим спутникам и перекинулся с ними несколькими словами, которые Мурамасе разобрать не удалось. Крайний — самый низкорослый и, судя по резким, угловатым движениям, очень юный — достал из холщовой сумки какой-то предмет и с поклоном протянул переговорщику. Тот так же с почтением принял и вернулся к кузнецу.
— Мы принесли вам, досточтимый господин, самое дорогое, что у нас есть — огненный камень, — гость приоткрыл тряпицу, и взору Мурамасу предстал обломок алой породы, по которой, будто живые, бегали жаркие всполохи.
Глаза мечника загорелись: об этом металле ходили легенды. Говорили, его подбросила людям Богиня раздора. Старики рассказывали, что если выковать из огненного минерала клинок, то не будет этому оружию равных в подлунном мире. Такой меч сделает своего хозяина владыкой мира, но взамен — заберет душу. Впрочем, о своей душе Мурамаса не особо пекся, хотя и шептал молитвы к ками, начиная очередной меч.
— Воистину сокровище, — сказал мастер, принимая дар от ночного гостя. — Какой вы хотите меч?
— О господин, мы простые селяне, нам не ведомы тайны оружия. Вы сами выберете облик, достойный такого клинка. Мы же просим о малом — изобразить на цубе ветку бамбука.
Мурамаса согласился. Гости откланялись, условившись встретиться на тринадцатую луну.
В эту ночь мастер так и не уснул — до зари раздавался из его кузни лязг железа. К концу второй недели красный, будто напитанный кровью, меч, которому от предшественника-неудачника досталось имя Югэн, красовался среди прочих заказов. Император среди верных слуг. Мурамаса не мог налюбоваться на свое изделие. И когда, вновь явившись ночью, заказчики забрали Югэн с собой, в сердце мастера поселилась черная печаль. Словно унесли чужаки в сумрак часть его самого.
Больше не выплясывал по наковальне молот. Да и огонь мастер разжигал лишь для того, чтобы подогреть саке.
Тоска врастала в душу, разрывая ее в клочья своими корнями.
Они явились на четвертой луне. Теперь уже без церемонии и важности. Говорили наперебой, как заполошные квочки. А Мурамаса лишь ухмылялся — его катана признавала только одного хозяина.
— Хорошо, — он взмахнул рукой, и гомон прекратился — заказчики воззрились на него, как на бога, — я убью эту вашу ведьму, но вы за это навсегда отдадите мне мою Югэн.
Те согласились без разговоров.
***
Она жила в бамбуковой хижине на опушке леса. Утлый домишко продувался всеми ветрами, а сейчас сквозь дыры в крыше сочился лунный свет, населяя комнату зыбкими чудовищами. Хозяйка — глубокая старуха. Косматая и одетая в рвань. Она ходила вокруг начерченной на дощатом полу пентаграммы, изрыгала проклятия и чертила в воздухе костлявыми нервными пальцами какие-то знаки. Устав бегать, зыркнула на него из-под косм. А потом, прежде чем он успел опомниться, взвилась в воздух, и понеслась на него сверху, выставив длиннющие когти.
Зловеще мелькнула алая сталь, миг — и Югэн ворвалась, раздирая, в человеческую плоть. Ему кажется, или катана действительно хохочет? Взвыла старуха, но крик ее утонул в тошнотворном бульканье. Ведьма поманила мужчину дрожащим коченеющим пальцем. Он наклонился к ее губам.
— Будь ты проклят, — прохрипела, захлебываясь, ведьма. — Люди возненавидят тебя, и ни одна женщина не подарит тебе своих ласк… Черный мастер…
Голос пророчицы смолк, но сами стены, а потом — деревья, ручей, птицы повторяли ее последние слова. Тем утром он вошел в Город уже черным мастером. Его мечи сеяли страх и убивали души. Но по-настоящему стали бояться Черного мечника, после того, как череда смертей и несчастных случаев, так или иначе связанных с мечами Мурамасы, обрушилась на династию Великого Правителя. Тогда-то и был издан приказ уничтожить все клинки проклятого кузнеца. Но те, кто желал власти и подчинения, считали все это досужими россказнями и негласно хранили смертоносные мечи. И, конечно, каждый самурай в тайне мечтал об алой «убийце» по имени Югэн. Только вот мастер никогда не расставался с ней. Сплетники даже побасенку сложили: «Мурамаса спятил и женился на своей катане». Он с ними не спорил. Ведь отчасти это было правдой: он знал, что у поцелуев Югэн металлический привкус и что она любит, когда он оставляет на ее теле царапины, тонкие, словно ито сукаси2.
Он понял, что пришел его час, когда, зайдя в пустовавшую многие годы кузницу, увидел Югэн танцующей на мечах. Она убила его с улыбкой. А потом разметала угли, обняла, устроилась у него на груди… Пожар полыхал до утра. От хозяина и его катаны осталась только кучка пепла и комок пережженной породы.
А потом он возродился в теле зампакто, чей шепот рождал у других мечей жажду убийства.
***
Вспышка.
Он широко распахивает глаза и тяжело дышит. Она лежит на боку, опершись на локоть, укрытая лишь роскошными волосами. Под ними — райская поляна, вокруг — разноцветные подушки, над ними — небесная просинь. На алых губках девушки — улыбка сытой львицы. В рубиновых глазах — истома.
— Ты… ты… — слова, почему-то, засоряют в горле. По впалым щекам текут слезы — она тянется вытереть. Бледные пальчики окрашиваются в красное: он плачет кровью.
— Вспомнил, — довольно говорит она, легко толкает его на подушки, укладывается ему грудь и вычерчивает на его впалом животе идеограмму их имен. — Да, я — твое проклятье. Твое создание. Твоя супруга. Твоя Югэн.
Она смотрит куда-то вверх, потом переводит на него игривый взгляд.
— Учителя еще не явились, чтобы задать тебе новый урок. У нас еще есть время. Я соскучилась…
Он не дает ей договорить.
________________________________
1 Югэ́н (яп. 幽玄 «сокровенный, тайный, мистический») — философская категория в японской культуре, обозначающая интуитивное восприятие сущности всех вещей. Обозначает скорее символическое восприятие явления природы или прообраза произведения. Входит в число Десяти форм прекрасного, описанных поэтом Фудзиварой Тэйка.
2 Очень тонкая, нитевидная прорезь, используемая для украшения цубы катаны.
@темы: Мурамаса, блич, головобительное, фанфики (гет
-
-
20.04.2010 в 20:51Оно замечательно!
И я требую продолжения.
Серьезно.
После прочтения возник вопрос насчет диалога с Учителями.
Мне интересно как ты его видишь в ракурсе именно вот этого текста.
-
-
20.04.2010 в 20:54-
-
20.04.2010 в 21:13красивая и необычная.))
мелкий тапок
Чероки Иче
продолжение? По мне, так не надо.. Имхо, но оно и так закончено)
-
-
20.04.2010 в 21:24Matsukiga, спасибо большое, я тоже считаю, что продолжение не надо
-
-
20.04.2010 в 21:39Раз не надо, так не надо
-
-
20.04.2010 в 22:52-
-
20.04.2010 в 22:57-
-
20.04.2010 в 22:59-
-
20.04.2010 в 23:01-
-
21.04.2010 в 00:06бойтесь, ибо аффтар не умеет писать эротику
кто тебе это сказал?!
очень страстно получилось. как эротическая часть так и весь фик
идея с сансарой и кармой
но если будешь выкладывать, лучше отбетить
-
-
21.04.2010 в 07:04Спасибо, я долго ее придумывала
очень страстно получилось. как эротическая часть так и весь фик идея с сансарой и кармой
*водит лапкой* я очень переживала
но если будешь выкладывать, лучше отбетить
Ага, сегодня же брошу Фоссе
-
-
21.04.2010 в 23:49интуитивное восприятие сущности всех вещей. Обозначает скорее символическое восприятие явления природы или прообраза произведения.
познавательно... мне такое свойственно иногда...
-
-
22.04.2010 в 07:56-
-
22.04.2010 в 13:29Солнышко, фик потрясающий!
И образы... Ты мастер красивых образов!
-
-
22.04.2010 в 14:01Текст затягивает и не отпускает до самого финала! Читала, затаив дыхание!
Я очень волновалась, получится ли ладная история)))) писала с оглядкой на моего Учителя Матчасти
Очень правдивая, мудрая и грустная история, но послевкусие после нее не горькое, а, наоборот, чувствуется умиротврорение какое-то.
Я и хотела написать драму со счастливым концом
И образы... Ты мастер красивых образов!
Смущаешь
Кстати, как тебе Югэн на картинке? Я когда эту картинку в Интернете нашла, была просто шокирована, насколько у меня все совпало, включая цветовую гамму
-
-
22.04.2010 в 14:19Это к вопросу, в каких кустах сидел художник))))
-
-
22.04.2010 в 14:22Не, эт к вопросу, что он курил
-
-
22.04.2010 в 14:27Не могу, у тебя так хорошо получилось написать короткий, но очень сильный текст. Краткость - сестра таланта))
писала с оглядкой на моего Учителя Матчасти
Это ты про кого?
Я и хотела написать драму со счастливым концом
Получилось - отлично!
это не я, это Япония
Да ладно!
Кстати, как тебе Югэн на картинке?
-
-
23.04.2010 в 12:44Эт я про Чероки, она мой гуру))))
у тебя так хорошо получилось написать короткий, но очень сильный текст. Краткость - сестра таланта))
Еще раз спасибо, я как раз и хотела — коротко о главном
Получилось - отлично!
*водит лапкой*
Да ладно!
Наверное, во всяком случае, я старалась
нравится?
-
-
23.04.2010 в 12:54-
-
23.04.2010 в 12:57